Лирический герой

В открытую стенку дровяника, обращённую к залу, видно Поршня – подсвеченный сквозь переплёт строения солнцем, он кажется одетым в полосатую тюремную робу. Поршень сидит, вытянув ноги и держа на них карабин, и тянет вполголоса «Окурочек», бренча на карабине, как на гитаре. «Я окурочек в красной помаде покурю и другим передам. Так за что ж ты меня, гражданин надзиратель, рукавичкой своей по губам?» Появилась Маша с корзиной яблок. У колодца стала мыть. «Баб не видел я года четыре. Наконец-то и мне повезло. Может, с белого лайнера Ту-104 диким ветром тебя занесло», – поёт Поршень, наблюдая за женщиной.

В полной тишине и темноте сцены возникает звук легковой машины, тяжело и медленно идущей по ухабам. Скрип тормозов. Замолк мотор. Хлопнули дверцы. Слышен восторженный женский голос:

– Боже, какой запах из сада! Слышишь, яблоко упало!

Слышен мужской голос:

– Да-да. Яблоко… Вместе с термосом. Чёрт, ручка оторвалась. Что у нас там, кирпичи, что ли?

Всё это слышно как бы из глубины затемнённого помещения, в котором едва прорисовываются контуры предметов. Гремят ключи. Скрип петель – в глубине сцены вспыхивает яркий прямоугольник открывшейся двери и в нём – подсвеченные солнцем фигуры двух людей с сумками, сетками, торбами. Громыхая и натыкаясь на что-то, женщина пробирается по коридору.

Директором школы была Матрёна Петровна: большая, седоватая, чисто вымытая, благостная и - трусливая. Боялась она - всего, но главное - начальства. Зато завучем при ней был орёл. Ну, не орёл, так лев. Лев Абрамович Мильман.

За год или два до этого - примерно, в 1948-м или 49-м - он и сам возглавлял одну центральную мужскую школу. В Израиле как раз шла война за Независимость, вызывавшая в СССР особенно острый интерес, во-первых, у евреев, а, во-вторых, у юдофобов. И тем, и другим было как-то странно и забавно, что у евреев есть собственная армия, что она воюет, да при этом ещё и бьёт своих противников. В центральной школе нашего большого украинского города было много еврейских детей. Кто-то из подростков однажды мелом написал на классной доске:

Проводится запись добровольцев в Палестину.

Галина Васильевна Ножкина развелась с мужем, и вернулась в свою старую квартиру, которую оставила дочери Ане. Она была рада, что не выписалась тогда.

Теперь у Галины Васильевны были с дочерью особые, посмертные отношения. Она устроила в квартире музей, куда приходит много людей посмотреть уцелевшие Анины работы и рисунки.

Их было двое, а он один. И, если бы он встретил их на улице, в подъезде или подворотне, всё было бы по-другому. По-его...

Это же был кабинет, обыкновенный учрежденческий кабинет, где их было трое, и где он ничего не мог поделать. Они задавали вопросы, а он должен был отвечать, они пристально смотрели на него, но столь же невидяще, точно дикторы с телеэкрана. И этот взгляд казался странным, словно он и вообще не существовал для них.

Домой его отпустили к вечеру. Короткие декабрьские сумерки быстро сменились темнотой, а он всё стоял на тротуарном бордюре возле огромного здания Управления, носком ботинка чуть подбрасывая рыхлый у обочины снег.