Наталья Тамарович

На постели 2516, белой железной больничной постели, утром 12-го марта скончался Аркадий Тимофеевич Аверченко…   

Стояла она в большой комнате в Пражской городской больнице, сначала первой слева от входа, а затем второй справа.   

Постель эта, над которой на белой табличке виднелась серая транспарантная простая надпись: «Аверченко Аркадий номер 2.516», была свидетельницей мучений и надежд, борьбы за жизнь и кончины большого человека и большого читателя…

Умер Аверченко, и в нашей не согретой комнате стало ещё холодней. Его вспомнят особенно тепло в не согретых комнатах и не согретые сердца. И сам он умер тоже не согретым – был одинок, холост, прожил жизнь бобылём, но нас согревал.   

И, на этот огонь, на эту литературную ласку, на эти прощающие улыбки, читатель шёл, полный ответной любви и восхищения. Его читали все, его имя было известно всякому, его книги расходились стремительно и шумно.

Всходный Двожец, другими словами, бывший тереспольский вокзал, расположенный в завислянском предместье, на Праге, оживлён далеко не в той степени, как другие вокзалы польской столицы.

И здание здесь не такое парадное. И публика несколько проще. А подвижной состав – не те опрятные, новенькие вагоны, которые курсируют на главных линиях. Для «кресов» считается, видимо, вполне достаточным пускать в обращение весь старый, залежавшийся, полученный по наследству от русского правительства хлам.

Но поезд всё-таки переполнен.

Удивительный край – Полесье!..   

Если взглянуть на карту генерального штаба, сохранившуюся случайно от Стохода и прорыва под Луцком – ни малейшего белого пятнышка, всё покрыто сплошь зеленью и ультрамарином… Другими словами – лес да болото, с омутами, с трясинами, с зловещими окнищами, в которые – поминай, как звали! – можно нырнуть с головой на три сажени…   

Короче, я был уверен, что буду бить уток с крыльца доброславской усадьбы, что рябчики будут садиться на крышу дома, а дикие козы – «козля», щипать капусту и кукурузу на огороде.   

Ничего подобного!   

Как ошибочны наши иллюзии!

Поэт, редактор «Правительственного Вестника» и гофмейстер высочайшего двора, Константин Константинович Случевский был, в некотором роде, моим крёстным литературным отцом.   

Он проживал на Фонтанке, возле Измайловского моста, занимал большую барскую квартиру. С ним жили два его сына – Константин, красивый лейтенант гвардейского экипажа и, одновременно, даровитый поэт, печатавшийся в «Новом времени» под псевдонимом «Лейтенант С.»; и Владимир – мой однополчанин.   

Старый поэт уже давно разъехался со своей женой, богатой харьковской помещицей Лонгиновой, жившей в Царском Селе, с двумя барышнями-дочерьми и младшим сыном. В качестве домоправительницы и хозяйки, старик Случевский держал малоинтеллигентную, но достаточно строптивую молодую особу, что-то вроде Анфисы Петровны, от которой прижил дочку.